– Я не могу покинуть город, – ответила Каролина. – Меня ищет один белый. Я должна дождаться его.

– Я попытаюсь найти его, – сказал Хасид Бениир. – Еще вот что: через два дня сожгут тело дона Санти. Он был большим человеком, другом короля, поэтому похороны будут длиться целый день. Они принесут ему в жертву семь быков и – так желают боги Дагомеи – всех детей, родившихся в день его смерти. – Он в упор посмотрел на Каролину. – Жрецы короля обыщут каждый дом. Они придут и сюда. Если уж вы сами подвергаете себя опасности, вы должны, по крайней мере, укрыть в надежном месте вашего ребенка.

Каролина не находила слов. Ее охватило мучительное отчаяние. От нее требовали самое страшное, что можно требовать от матери: расстаться с ее ребенком.

– Подумайте хорошенько, – сказал Хасид Бениир. – У вас двадцать четыре часа времени.

Он повернулся, чтобы уйти, но движение Каролины остановило его.

– Когда уходит караван? – спросила она.

– Завтра, с наступлением темноты. Это все друзья, которым вы можете доверять.

Каролина не могла выговорить ни слова. Свое согласие она выразила лишь кивком головы.

Ее грудь была еще влажной от ротика малышки. Она заснула во время кормления и теперь лежала на изгибе материнской о руки, с полуоткрытыми губками, с крошечными бисеринками пота, выступившими от тяжелой работы под черными шелковистыми волосиками.

На сундуке стояла наготове корзинка. Гайят уже держала в руках шерстяной чепчик и одеяльце, в которые она собиралась укутать девочку. Каролине казалось, что она только сейчас осознает, что собирается сделать. В тени дверного проема ждал Хасид Бениир, завернувшись в просторную накидку, скрывавшую даже голову и лицо.

– Пора, – произнес он. – Караван ждать не будет.

Каролина молча посмотрела на него. Когда Гайят протянула руки за ребенком, Каролина покачала головой и прижала дочь к себе.

– Я не могу! Я не отдам ее! Нет!

Хасид Бениир вошел в комнату. Взглянул на жену, потом опять на Каролину.

– Зинаида будет, как мать, обращаться с ребенком, – спокойно произнес он. – Она будет дожидаться в караван-сарае в Тимбукту, когда вы подъедете следом.

– А если караван никогда не дойдет до Тимбукту? – Мысль о пустыне, когда-то казавшейся ей символом свободы, заставила сейчас содрогнуться ее. – Если я сама не могу защитить своего ребенка, как это сможет сделать другая женщина?

Хасид Бениир знал, что бесполезно перечить молодой матери.

– Вы боитесь никогда больше не увидеть вашего ребенка, боитесь, что его подменят. Я родом из бедуинов, у нас каждого новорожденного метят. Хотите сделать так же?

От спокойствия мужчины исходила убедительная сила. Разлука, только что казавшаяся Каролине безумием, опять превратилась в неизбежность. Хасид Бениир вынул из складок своего одеяния маленький кинжал. Каролина помедлила секунду, потом сама положила ребенка на простыню перед собой и протянула руку за кинжалом. Уж лучше она сама причинит своему ребенку боль, чем кто-то чужой. Мужчина провел по острию лезвия.

– Ребенок ничего не почувствует. – Он отвернул серебряную кнопку на ручке и высыпал изнутри странные разноцветные палочки. Взял темно-фиолетовую и положил остальные назад. – Этим вы должны провести по надрезу. Средство закроет ранку, и шрам останется видимым. – Он протянул Каролине кинжал и цветную палочку.

Она приподняла рубашечку и посмотрела на розовую кожу малышки.

Ребенок даже не вздрогнул, когда она нацарапала над правой коленкой малюсенькую звездочку. Линии окрасились нежным пурпуром крови. Как научил ее Хасид Бениир, она провела по ним фиолетовой палочкой. Ребенок так и не проснулся. Раскинув ручонки, малышка лежала, немного повернув голову набок, изредка шевеля губами; веки с длинными ресницами скрывали от матери ее сапфировые глаза. Каролина больше не противилась, когда Гайят взяла ребенка и завернула его в шерстяной платок. Сама она не смогла бы сделать этого, руки не слушались ее. Она чувствовала себя виноватой перед этим крошечным беззащитным созданием. Виноватой, что зачала его, виноватой, что родила и отдала в чужие руки. Другая женщина будет кормить ее дочку, укачивать, касаться ее нежного тельца…

Гайят покапала девочке немного макового отвара в ротик. Потом еще раз протянула корзинку Каролине. Слезы застилали глаза Каролине и катились по щекам.

– Жилиана… – прошептала она.

Все это делалось ради спасения жизни ребенка, а ей казалось, что в эту минуту она своими собственными руками убивала его. Она закрыла лицо руками, не в силах справиться с отчаянием, разрывавшим ее сердце.

21

Каролина не слышала, как ушел Хасид Бениир. Не слышала, как он вернулся. Погруженная в свое горе, к которому вновь и вновь мучительно возвращалась в мыслях, она сидела, скрючившись, на своем ложе.

– Караван ушел из Абомея. – Хасид Бениир положил руку ей на плечо. – Ваше решение было мудрым. Все будет хорошо.

Каролина отняла руки от лица.

– Она не должна была давать ребенку мак! Зачем понадобилось усыплять малышку? – Это было первое, что пришло ей в голову, когда во мраке ее скорби забрезжил просвет, и она ухватилась за эту мелочь.

– Зинаида – хорошая кормилица, – произнес Хасид, с трудом подбирая французские слова. – Ее молоко хорошее. Ребенок будет здоров. Остальное – воля Аллаха.

То, что должно было послужить утешением, лишь снова всколыхнуло притихшую боль. Его фатализм показался ей не чем иным, как признанием, что опасности, подстерегавшие ребенка в пустыне, были не меньшими, чем те, что ожидали бы его здесь. Караван будет в пути тридцать шесть дней. Испепеляющая жара днем, ледяной холод ночью, нападение диких зверей, разбойничьих банд.

– Я послушал, что говорят в городе, – продолжил Хасид, – насчет того белого, которого вы ждете. Думаю, я нашел его след.

Каролина вскинула глаза. Правильно ли она расслышала? Хасид Бениир подошел к двери, сдвинул в сторону ковер и что-то выкрикнул наружу. Вошел мужчина в невероятно пестром наряде: его голову венчал остроконечный тюрбан, чтобы казаться выше, он снабдил свои расшитые туфли с загнутыми носами толстыми пробковыми подошвами.

– Это Юсуф, хозяин караван-сарая, – представил Хасид своего друга. – Это глаза и уши Абомея. Вчера у него был особый клиент.

Юсуф усердно закивал.

– Совсем особый клиент, Хасид прав, – начал он. – Не хочу жаловаться, но такие клиенты – как дождь после долгой засухи. Этот купил двух лошадей, самых лучших, и двух вьючных животных. Еще взял расшитое золотом седло. Купил бордовые ремни с колокольчиками, на которые меня когда-то подбила моя спесь и которые карой Аллаха лежали много лет. И, клянусь пророком, он не спросил о цене. – Юсуфу явно доставляло столько же удовольствия демонстрировать свой беглый французский, как и перстни, сверкание которых сопровождало оживленное жестикулирование его рук. Торговец развел руки и поднял глаза к небу.– Он заплатил, не торгуясь!

– Как он выглядел? – нетерпеливо перебила его Каролина.

– Это был самый высокий и худой парень, который когда-либо переступал порог моего караван-сарая! – Купаясь в лучах своей значимости, Юсуф не заметил, как побледнела женщина. – Судя по говору, катабанец, – продолжал он, сунув руку между складок своего одеяния. – Расплатился он вот этим.

Прищурив один глаз, он разжал кулак, в котором лежала золотая монета.

С бьющимся сердцем смотрела Каролина на монету. Португальский крузейро! Разве эта золотая монета не была знаком, которого она так отчаянно ждала? Он был от герцога! Она в этом не сомневалась. Катабанец был лишь гонцом, поскольку сам герцог не отваживался появиться в городе: мужчины этого племени считаются особенно хорошими и смелыми проводниками.

– Где я могу найти этого человека? – спросила она.

Юсуф снова зажал золотой в кулак и спрятал. Он пожал плечами.

– Клянусь пророком, разговорчив он не был. Единственное, что его интересовало, – это смерть и похороны дона Санти. Об этом он хотел знать все подробности. – Воспоминание блеснуло в его глазах. – Он, должно быть, на службе у христианина: скупил все мои небольшие запасы спиртного. Снисходительный Бог у этих христиан.